Цокольный этаж музея природы Тартуского университета, длинные запутанные коридоры. Именно здесь хранится большая часть коллекции. Здесь же работает Виллу Соон – зоолог и хранитель зоологических фондов. Он отвечает за сохранность экспонатов, преимущественно, для научной и учебной работы.

Для чего хранят экспонаты в фондах?

В экспозицию мы выставляем те экспонаты, которые, как нам кажется, аттрактивнее и интереснее для посетителей. Но на самом деле это только вершина айсберга – основная коллекция находится в фондах, и их задача – это научная и учебная работа. Обычному посетителю они могут показаться достаточно неинтересными.

А как решают, какой экспонат останется в фонде, а какой пойдет в постоянную экспозицию?

Есть целый ряд аспектов, на основании которых это решается. В основной экспозиции должен быть экземпляр, который дает правильное представление о виде. Он должен быть интересным, хорошо сохранившимся. При этом экспонат, который выставляется, все же менее ценен с научной точки зрения. В экспозиции гораздо больше рисков. Поэтому там находятся те экспонаты, без которых было бы не так жалко остаться.

То есть можно сказать, что самые ценные экспонаты все же здесь, не в экспозиции?

Да, но это зависит от того, для кого и для чего более ценный. В экспозиции, например, есть скелет кита – уникальный и единственный в Эстонии, и потому очень ценный. Но с точки зрения науки, в мировых масштабах, он не уникален. По тем материалам, что есть в фондах, можно сделать совершенно новые научные открытия.

Как хранят экспонаты? Какие должны быть условия?

Это во многом зависит от характеристик самого экземпляра. Легче всего хранить то, что требует комнатной температуры, сухой среды и не представляет интереса для вредителей – насекомых, которые поедают органические материалы. Но мы храним разное – влажные препараты (в спирту или формалине), экземпляры, которые нуждаются в глубокой заморозке. Каждый тип коллекции требует своих условий.

В среднем нужна комнатная температура или немного прохладнее и достаточно сухой воздух – при этом не сильно сухой, потому что органические материалы тоже содержат в какой-то степени воду, и если они слишком высохнут, то начнут рассыпаться и трескаться. То есть условия должны быть в соответствии с потребностями.

Насколько я знаю, некоторые экспонаты можно даже брать во временное пользование, как это происходит?

Да, конечно, мы не только храним экземпляры, но и даем возможность их использовать. Однако для нас предпочтительнее и безопаснее, если этот экземпляр изучается на месте. Но очень часто бывает так, что исследователь не может приехать к нам для изучения. Чаще всего, так бывает с заграничными учеными, которые работают где-то не в Эстонии и у них нет возможности неделю провести здесь за исследованием. Тогда можно этот экземпляр им отправить. Там есть свои условия, возможно, если экземпляр особенно редкий, мы можем и отказать в его отправке.

Зависит также от причины. Иногда экземпляры берутся не из научных интересов, а из художественных, коммерческих или учебных. Тогда мы взвешиваем, что нам не жалко дать. Научная работа для нас, конечно, приоритетнее. В случае выдачи экземпляра все соответственно оформляется, записывается, кто берет и на какой период.

Кто отвечает за экземпляр, когда он находится вне музея?

Конечно, ответственен тот, кто берет, но и у нас есть своя ответственность, поэтому мы это обсуждаем при выдаче. В основном, конечно, у людей добрые намерения, с каким-то злоупотреблением мы не встречались. Пользуются, хранят и возвращают материалы без проблем. Мы как-то специально не застраховываем выданные экспонаты, просто потому что они не представляют какую-то экономическую ценность, они ценны для науки. Свои риски, конечно, есть, и бывает, что-то ломается, происходит какой-то несчастный случай. Если они отправляются за границу, то, как правило, почтой, и в процессе перевозки может что-то сломаться. Иногда такое случается, но такого, чтобы экземпляр совсем пропал, не было.

Если что-то ломается, можно ли это отреставрировать?

Да, конечно, все наши сотрудники умеют экземпляры как препарировать, так и реставрировать, то есть если оторвется крыло какой-нибудь бабочки, его приклеют обратно специальным клеем под микроскопом. Бывает, конечно, и так, что восстановить невозможно. В таком случае нам приходится выбирать: если экземпляр не уникальный, то можно смириться с потерей, если же он ценный, храним то, что от него осталось.

Можете ли вы назвать какие-нибудь особенные, уникальные экспонаты?

Один из уникальных экспонатов – это крысиный король. Более того, только в нашем музее их целых два. Крысиный король – это, конечно же, никакой не король крыс. На самом деле, так называют группу крыс, связанных друг с другом хвостами. Так случается, когда несколько грызунов находятся в очень тесном пространстве, например в гнезде, особенно в холодный период года, и примерзают или приклеиваются друг к другу хвостами. При движении крысиные хвосты запутываются в узел, из которого зверькам не выбраться. Такие животные обречены на смерть, потому что они уже не могут нормально передвигаться, питаться и прятаться от врагов. Многие, видимо, погибают в норах, но изредка их находят люди. Еще реже крысиные короли попадают в музеи.

Золотой фонд музеев [научно-исследовательских] – это типовые экземпляры или голотипы. Каждый такой экземпляр уникален, неповторим и незаменим. Типовой экземпляр – это образец, на основе которого этот вид получил научное описание. То есть когда ученый открыл новый вид, дал ему латинское название и описал его, тот экземпляр, по которому он делал описание, начинает считаться типовым. Именно голотип – носитель видового названия. Он не обязательно должен лучше всего представлять свой вид. Но он связывает сделанное описание вида с реально существующим представителем. И если в будущем мы что-то в этом описании не поймем или обнаружатся какие-то нюансы, которых там нет, и будет непонятно, какой это был вид, потому что в природе бывает несколько очень похожих видов, единственная возможность проверить, что именно имел в виду ученый, это изучить типовой экземпляр. И этот типовой экземпляр нельзя заменить, если он пропадет, нельзя взять другую особь и считать ее типовым экземпляром. Так что хранить эти экземпляры – святая обязанность музеев природы по всему миру.  

Сколько таких экземпляров в вашем музее?

Примерно 500. Здесь работал Ханс Ремм, который изучал мокрецов. Это такие маленькие комары, которые сосут кровь, но они настолько крошечные, что, как правило, людям особого вреда не причиняют, а нападают на лягушек, мышей или птиц, у которых тоньше кожа. Это большое и разнообразное семейство насекомых, и Ремм занимался ими десятки лет, описал множество новых видов. Все его наследие находится в нашей коллекции. Так что большинство наших типовых экземпляров остались от него, но есть и материалы других ученых. Сам я тоже описал несколько видов, так что и мои типовые экземпляры здесь есть.

Какие?

Осы-блестянки. Это такие осы, с которыми люди обычно не сталкиваются, длиной примерно в сантиметр. Я изучал их в рамках своей докторской диссертации.

В хранилище – ряды с закрытыми боксами, в которых хранятся экземпляры. Самые маленькие из них – в основном, насекомые – помещаются в деревянные коробки со стеклянными крышками. Несколько таких коробок стоит на столе. Я спрашиваю, что в них.

В фондовой коллекции своя система – таксономическая, то есть экземпляры распределяются по таксонам: видам, родам, семействам. А вот то, что здесь – это несортированные экземпляры. Конкретно эту коробку отправляли одному исследователю из Латвии, но я вижу, некоторых этикеток нет. Здесь несколько типовых экземпляров одного вида – паратипов. Такой нюанс: помимо голотипа – единственного и самого важного образца каждого вида, есть еще паратипы – это те экземпляры, которые были упомянуты в первоописании, как принадлежащие к данному виду.

Еще здесь есть материалы, собранные студентами во время полевой практики по зоологии. Когда эта работа сделана – собраны, скажем, 100 экземпляров, то этот материал не выбрасывается, а классифицируется, этикетируется и остается на хранении. Может, это не самые красивые экземпляры – для науки это и не важно, главное – что их можно распознать.

(берет другую коробку)

Это вот был проект университета естественных наук – определяли виды местных пчел. Они, вероятно, не пойдут на длительное хранение.

То есть все-таки некоторые экземпляры отправляются в мусорное ведро?

Да, что-то все же выбрасывается. Когда из одного места в одно и то же время собрано какое-то количество экземпляров, можно, конечно, их все сохранить, но ресурсы ограничены, поэтому лучше поступать несколько рациональнее – выбраковать то, что научного интереса не представляет. Здесь много субъективности, каких-то конкретных правил в отношении этого нет, бывает и так, что какое-то не имеющее ценности насекомое выглядит таким симпатичным, что его все равно оставляют.

Какие экземпляры в вашем собрании самые старые?

Некоторые экземпляры, возможно, хранятся со времени основания музея – он был создан в 1802 году. Это морская звезда и попугай, предположительно из коллекции профессора Германа, основателя музея. Многие старые экземпляры погибли во время войны, и после, в результате наводнения в хранилище в 80-х.

Есть ли какая-то система, как защищать экспонаты от стихийных бедствий, например?

Определенные требования есть – например, везде стоят датчики дыма, но, конечно, если случится какое-то стихийное бедствия, вряд ли что-то можно сделать. В Эстонии у нас в целом спокойно – землетрясений не бывает, Эмайыги теперь так сильно не разливается. Конечно, с водой могут быть проблемы, но вокруг дома сделан дренаж.

Возможно, самая большая проблема в вашем случае – это вредители?

Ну, мышей у нас нет, а вообще главные враги музеев – это насекомые. Разные кожееды, моль. Они поедают всю сухую органику – коллекции насекомых, мумифицированные экспонаты, кожу животных, мех. С коллекциями яиц, костей и раковин улиток меньше проблем, их поедают не так охотно и они хорошо сохраняются.

Какие экземпляры самые популярные? У посетителей, исследователей?

Наверное, у посетителей самые популярные – это живые экспонаты. В фондах в последнее время очень популярна тема опылителей – шмели, пчелы – ходят смотреть, как выглядят эстонские представители, их изучают в университете, есть несколько научных проектов. В исследованиях насекомых с большей степенью вероятности получит финансирование проект по изучению опылителей, вторая популярная тема – чужеземные виды. Это хорошо разрекламированная тема, никто не сомневается, нужно ли это изучать.

А какие есть интересные экземпляры животных побольше?

Из млекопитающих, например, череп сумчатого волка. Это вымерший вид, и их очень мало в музеях. Иногда этот череп включают в выставки, есть фотографии и 3D-модель.

Из редких птиц у нас есть, например, тонкоклювый кроншнеп. Это был весьма распространенный вид в Сибири, но на них активно охотились, и в какой-то момент обнаружили, что их стало очень мало. В последнее время их гнезда уже не находят.

Какой самый большой экспонат в музее?

Это, конечно, скелет кита в постоянной экспозиции. Многим экземплярам дополнительную ценность дает история, которая связана с ними. Не только важная в научном смысле информация – где и когда его нашли или убили, но и то, как тот экземпляр оказался у нас и что с ним происходило. С этим скелетом была такая история. Скелет нужно было очистить от мягких тканей. Как правило, это делается таким образом, что экземпляр варят и затем отделяют кости от тканей, другой вариант – дать ему разложиться и тогда останутся только кости. Но с животным такого размера эти методы не подходили. Поэтому его погрузили в пруд Раади, пустили туда рыбок, которые обгладывали останки. Местные жители ходили, смотрели, начали распространяться разные легенды.

У вас в основном эстонские животные?

У нас животные со всего мира, но, естественно, больше местных, потому что их проще собирать.

Как виды, которых нет в Эстонии, попадают в ваш музей?

Например, их изучают ученые, и потом передают нам. Иногда приносят экземпляры частные лица – например, коллекционеры бабочек. Большие экзотичные животные попадают из зоопарка или из частных рук. Когда они умирают, их предлагают, в том числе, музеям, и мы смотрим, стоит ли нам брать или нет. Большие животные могут просто не поместиться, поэтому мы взвешиваем свое решение. Животные, содержащиеся в неволе, отличаются от тех, что живут в дикой природе, иногда это гибриды разных подвидов, поэтому они не являются полноценными представительными своего вида. Тем не менее и они могут дать информацию о строении вида. Не имеющие научной ценности экземпляры можно поместить в экспозицию, но там не так много свободного места. В экспозиции экспонаты иногда заменяют новыми, если они симпатичнее, интереснее или лучше подходит для выставки.

По какому принципу создают временные выставки?

Это зависит от концепции. Выставка – это не значит, что кладутся в ряд интересные объекты и к ним приставляются таблички с названиями, должны быть идея и содержание. У каждой выставки есть свой куратор, который продумывает всю концепцию, создает тексты и на этой основе выбирает экземпляры. Бывает и наоборот – когда куратор исходит из имеющихся экземпляров и, отталкиваясь от этого, создает концепцию.

Как вы обеспечиваете безопасность экспонатов?

Ну, многие экземпляры в экспозиции находятся под стеклом, но далеко не все. Есть те, которые постоянно трогают – например, всем интересно узнать, какой на ощупь язык лося, или погладить кого-то по шерстке. Раньше случалось, что у скелетов пропадали кости. В целом, в экспозиции открытыми оставлены несколько более устойчивые к возможным повреждениям экспонаты. У нас маленький музей и посетителей не так много – в основном, это интересующиеся природой люди, студенты.

Дети ходят.

Ну да, дети – это большой фактор риска (смеется).

С другой стороны, одна из целей музея – это образование. Возможно, из этих детей потом вырастут будущие ученые...

Да, конечно, детей нужно привлекать. Они хотят больше интерактива – чтобы можно было что-то потрогать, сделать опыт. В этом смысле сложно конкурировать с тем же AHHAA. Да и не нужно – все же у нас своя специфика. Но мы тоже стараемся добавлять такие элементы – можно поиграть в игру на экране, посмотреть в микроскоп, что-то еще. Еще у нас есть кружок зоологии для школьников, и он очень популярен. Правда, тех, кто потом становится биологом, очень мало – только отдельные фанатики.