Согласно определению французского философа Жиля Делеза (которое сильно отличается от принятого в психологии и других областях – прим. ред.), аффект – это способность воздействовать и быть под влиянием. Примеры аффективного поведения: от стыда человек краснеет, а от гнева у него темнеет в глазах. По словам Райли Марлинг, профессора англистики Тартуского университета, аффекты считаются неподвластными разуму, но они неотделимы от общества, в котором проявляются. "Аффекты исходят не только от тела, но и создаются средой ценностей, которая нас окружает. Она определяет, что мы считаем приятным, а что – неприемлемым", – говорит она.

В сотрудничестве с Ребекой Пыльдсам, младшим научным сотрудником по этнологии, Марлинг написала статью об аффектах, возникающих при жизни в обществе с жесткими нормами. Исследование основано на глубинных интервью с пятью женщинами с критическим отношением к гетеронормативному обществу (общество, в котором гетеросексуальность является социальной нормой общественного поведения – прим. ред.). По мнению авторов, их работа несет послание о том, что в Эстонии конкурентная трудовая жизнь и социальный порядок, принуждающий людей заводить детей, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, а о том, как люди страдают от этого, не упоминается.

 Страх, тревога и улыбающиеся образцы для подражания

"Если вы живете в культуре, где употребление определенных продуктов, например, сырого мяса, считается ненормальным, вас может стошнить, когда вы их едите", – говорит Райли Марлинг, приводя наглядный пример того, как могут быть связаны социальные нормы и человеческое тело.

Эстония, по ее словам, является неолиберальным обществом. Это означает, что политическим идеалом является чистая рыночная экономика, свободная конкуренция, минархизм (модель государства, при котором власть почти не вмешивается в частную жизнь – прим. ред.) и достижения, измеряемые в деньгах. "Современные социальные теоретики, такие как Венди Браун, говорят, что неолиберализм перестал быть только экономической теорией, а проник во всевозможные другие сферы жизни, включая образование и даже частную жизнь", – отмечает Марлинг.

Поэтому многие социальные исследователи интересуются тем, что происходит, когда неолиберализм становится частью мировоззрения человека. В этом случае люди начинают думать о себе как о человеческом капитале, который необходимо постоянно наращивать или, по крайней мере, поддерживать. "Например, люди думают об инвестициях в себя, посещая спортзал или тренируясь, и называют это качественным проведением времени", – говорит профессор.

По ее словам, неолиберальное мышление проявляется в практиках самопомощи, снижения веса, медитации и во множестве других коммерциализированных тем, связанных с саморазвитием. "Проблема не в этих практиках, а в том, что людям насаждают стремление изменить себя, а не менять окружающее общество", – объясняет Марлинг.

По словам профессора, такое давление со стороны общества является постоянным источником стресса. "Нормальный" неолиберальный человек беспокоится о том, достаточно ли он инвестировал в себя, чтобы стать хорошим товаром на рынке для работодателя, супруга, потенциального партнера в Tinder и так далее.

Человек, который думает таким образом, по мнению Марлинг, принял неолиберальную рациональность и постоянно чувствует, что он никогда не бывает достаточно хорош. При этом он не задумывается, может ли проблема заключаться в принятой норме, а не в нем самом.

"Как исследователи, мы интересуемся давлением неолиберального общества на всех нас", – добавляет Марлинг. Давление это в основном экономическое, и оно порождает у людей страх уязвимости: страх, что их образ нормальных, успешных членов общества, рухнет. "Страх и тревога – главные эмоции этого общества", – говорит профессор.

По другую сторону в неолиберальном обществе находятся истории успеха других людей. "Мы постоянно видим их в СМИ, они улыбаются и рассказывают о том, как они медитируют каждый день, как у них всегда есть хлебная закваска на кухне и как жизнь в деревне сделала их счастливыми", – рассказывает Марлинг.

По ее словам, такие люди являются самыми привилегированными. Большинство из нас не могут позволить себе такие инвестиции времени, но норма быть одновременно экономически успешным и эмоционально уравновешенным распространяется и на нас.

"Нам кажется, что мы должны быть одинаково счастливы, но в то же время существует постоянный страх перед тем, где взять следующий проект или как оплатить следующий счет за электричество. Ни йога, ни правильное питание не смогут подавить этот страх. Поэтому нас преследуют противоречивые аффекты: необходимость быть оптимистично счастливыми, которая идет рука об руку с гнетущей тревогой", – подытоживает Марлинг свои рассуждения.

Деньги = стабильность = счастье?

Ребека Пыльдсам начала свое исследование с курсовой работы в начале обучения в докторантуре, в которой она изучала отношения в паре. "В этих интервью меня очень поразил тот факт, что респонденты сами начали связывать свой выбор в отношениях с экономическими вопросами", – вспоминает она. 

В частности, выявилась закономерность, что люди с более стабильным доходом имеют более стабильные отношения. "Им не нужно постоянно думать о том, есть ли у них возможность выразить себя творчески и реализовать свой потенциал", – говорит Пыльдсам.

Райли Марлинг добавляет, что статистические данные, полученные в США за последние несколько десятилетий, показывают аналогичную зависимость: чем богаче человек, тем стабильнее семейные отношения. Чем более образованными и высокооплачиваемыми являются люди, тем выше вероятность того, что они состоят в браке, и, если у них есть дети, тем выше вероятность того, что они будут их воспитывать вместе со своим партнером.

"Опять же, для тех пар, у кого была более нестабильная трудовая жизнь, более низкая зарплата или в семье стояли какие-то напряженные денежные вопросы, доход особенно сильно влиял на то, хотели ли они вообще жить вместе", – вспоминает Пыльдсам.

Люди, с которыми она общалась, были охвачены чувством апатии или инертности под влиянием неолиберальной среды. По мнению Пылдсама, для людей важно быть в контакте с собой, хорошо чувствовать себя в собственном теле и ощущать свободу действий. "Эти люди потеряли связь с собой, что повлияло на их отношения", – говорит исследователь. По ее словам, чувство инертности может привести к разрыву отношений, случайным связям, напряженности в семье или нежеланию завязывать длительные отношения как таковые.

Марлинг ссылается на американского теоретика культуры Лорен Берланти, которая описывает подобную апатию как ощущение тупика. В этом случае у человека возникает чувство, будто он попал в яму, из которой уже не может выбраться. "На повседневную рутину тратится так много энергии, что иллюзия самореализации исчезает. Это лишает нас важной составляющей счастливой жизни", – объясняет Пыльдсам.

Исследователь уточняет, что в новом исследовании все люди, с которыми она говорила, были вовлечены в культурную и гуманитарную деятельность. Таким образом, в некотором смысле эта работа отражает проблемы гуманитариев в неолиберальном обществе. "Эти женщины были удручены тем, что им приходилось выполнять оплачиваемую работу, например, в сфере обслуживания, чтобы иметь возможность как-то выражать себя", – отмечает Пыльдсам. Однако эта работа истощала людей до такой степени, что у них уже не было сил заниматься своей личностью, не говоря уже о творчестве.

По словам Марлинг, в Эстонии эта проблема доходов особенно остро стоит в некоторых отраслях. "Если человек успешен, у него меньше проблем такого рода. Он может, так сказать, купить себе право быть свободным. Но если денег нет, то возможностей для творческой или интимной самореализации гораздо меньше: вы все время работаете, чтобы заработать на жизнь", – объясняет она.

В поисках новых слов

И Ребека Пыльдсам, и Райли Марлинг согласны с тем, что эстонское общество жестко нормировано. Это означает, что любой, кто отклоняется от нормы, является нонконформистом – будь то бедный, пожилой, с другим цветом кожи, родным языком или гендерной идентичностью – и, таким образом, попадает под пристальное внимание окружающих.

В то же время человек совсем не обязательно сам хочет отличаться от других. "В Эстонии высока цена нонкомформизма. Не потому, что наше общество нетерпимо по определению, а потому, что оно маленькое. Кто-то всегда знает тебя", – отмечает Марлинг.

Другая особенность эстонского общества, по мнению авторов, заключается в том, что на людей легко навешиваются ярлыки, с которыми сами люди могут быть не согласны. "С одной стороны, на тебя вешают ярлык. С другой стороны, он становится важнейшей чертой твоей идентичности", – отмечает Марлинг. Образно говоря, человек может быть русским, бедным или геем, но носить эти идентичности одновременно – значит быть объектом тройной социальной маргинализации.

В ближайшем окружении – в семье или среди друзей – маргинальный ярлык запросто становится главной темой разговора. "Человек с ярлыком должен постоянно оправдывать свое отличие через навязанную обществом норму, а не через свой реальный опыт", – говорит Марлинг. Именно поэтому, по мнению исследователей, многие люди, отклоняющиеся от нормы в Эстонии, не стремятся публично афишировать свое отличие: у них просто нет сил, чтобы постоянно оправдываться. При этом в Эстонии можно жить с любой идентичностью, если вы имеете стабильный доход и платите налоги.

Для Пыльдсам новая статья является частью ее докторской диссертации, в которой она стремиться указать на категориальность нормативного давления всех видов ярлыков, связанных с идентичностью.

По ее словам, недостаточно описывать людей категориями, взятыми из иностранных языков, такими как гетеросексуал или ЛГБТ, потому что их применение очень ограничено. "Мое желание – разрушить пул ярлыков вокруг сексуальных меньшинств и показать, что они навязаны и жестоки по отношению к людям", – говорит она.

В перспективе она хочет выработать такой словарь, который был бы настолько свободным, что не позволял бы окончательно определить личность какого-либо человека или поместить его в определенную категорию. "Наша статья исходит из необходимости осознать, что под ярлыком скрывается человек, который сопротивляется ему", – соглашается Марлинг.

Своей работой оба автора хотят указать на недостаток критики неолиберализма в Эстонии. "Одна из проблем, которую мы видим, заключается в том, что нет слов, которые бы поддерживали осмысление того, что ты отличаешься от других. В то же время люди ищут их", – отмечает Пыльдсам. В более широком смысле, однако, в Эстонии не хватает левого дискурса, с помощью которого можно было бы критиковать неолиберальную норму, говорит она.

Марлинг добавляет, что идентичность в целом можно было бы обсуждать более спокойно. "Мы не приняли идею о том, что мы являемся несколькими людьми сразу. Мы не просто эстонцы в понедельник, женщины во вторник, люди среднего класса в среду, люди с докторской степенью в четверг, но мы все это одновременно", – поясняет она. Другими словами эстонцы могли бы принять свои собственные противоречивые желания.

С одной стороны, как говорит Марлинг, эстонское общество за последние 30 лет изменилось пугающе мало. "Мы видим отпечатки советской эпохи в современной Эстонии, в наших страхах и молчании", – говорит она. С другой стороны, по ее словам, Эстония сильно изменилась, потому что выросли поколения с другим набором ценностей, которые не боятся бросить вызов нормам и проявить гражданскую смелость и активность.

Райли Марлинг и Ребека Пыльдсам опубликовали свое исследование в журнале Sexualities.