"Субкультуры в целом были маргинализированы в 1990-х годах, потому что в новом национальном государстве существовали довольно строгие границы в отношении того, что допустимо, а что нет", – говорит научный сотрудник Эстонской академии музыки и театра Бригитта Давидянц. Объектом ее исследования стала идентичность людей, маргинализированных вдвойне – не принятых в сообществе, которое само по себе уже было стигматизировано.

В своей работе она брала интервью у женщин-панков, а также русскоязычных музыкантов и футуристов 1980-х и 1990-х годов – людей, которые сильно отличались от основной массы в силу своей субкультуры. Среди прочего, интервью показали, что женщины-панки не считали себя в полной мере панками, русские рокеры не так уж сильно отличались от своих эстонских коллег, а Старый город был местом встречи для всех них.

Кто такой настоящий панк?

По словам Бригитты Давидянц, субкультуры существовали в Эстонии на протяжении всего советского периода, и их палитра была разнообразной. "В 1980-х годах были металл, панк, рокабилли и диско, который представлял собой ненавистный мейнстрим. Уже были футуристы и начинался инди", – отмечает она.

В 1990-х годах, по ее словам, произошел настоящий субкультурный взрыв. Диско по-прежнему оставалось мейнстримом, при этом казалось, что для каждого проявления западной поп-культуры нужно было найти эстонский аналог. "Доступ к информации расширился, а это значит, что люди получили возможность идентифицировать себя с каким угодно течением", – объясняет исследователь.

Женщины-панки, которых изучала Давидянц, действительно причисляли себя панк-направлению, но сомневались в себе больше, чем мужчины. "Большинство из них чувствовали себя в недостаточной мере панками", – вспоминает она. По мнению опрошенных, настоящий панк был кто-то другой, где-то в другом месте и в другое время, и точно не был женщиной. "Эта мысль повторялась у представителей всех поколений, с которыми я разговаривала: от 70–80-х до 90–00-х годов", – отмечает Давидянц. Мужчины-панки, по ее словам, также сомневались в своей "трушности", но, вероятно, в большей степени из-за советского опыта.

Давидянц отмечает, что субкультурные сомнения женщин характерны и для других стран. "Субкультура часто во многом зависит от места и времени", – добавляет она. Точно так же, как популярный сегодня термин queer может иметь разное значение в Берлине и Ереване, панк в Англии и Советском Союзе не был идентичен.

Однобокие мифы

По словам Бригитты Давидянц, интервью со второй изучаемой группой – русскоязычными музыкантами, дали возможность поставить под сомнение распространенные мифы. "Когда я начала исследовать местную поп-музыку, считалось, что эстонские и русские музыканты жили совершенно разной жизнью, как в советское время, так и в первое десятилетие восстановленной независимости", – вспоминает она.

Например, она помнит из популярного нарратива советских времен, что между эстонской и русской молодежью было большое противостояние. Утверждалось, что русскоязычная молодежь представляла угнетающий мейнстрим, а эстонцы – подпольный, но энергичный андеграунд. "На самом деле, власти не терпели как русские, так и эстонские рок-группы, а в постсоветское время добропорядочный горожанин средних лет опасался русских парней с длинными волосами на улице так же, как и эстонских", – говорит Давидянц.

В разговоре с самими музыкантами выяснилось, что на самом деле между двумя сообществами существовало много точек соприкосновения. "Возможно, потому что их объединяло одно и то же городское пространство и схожая любовь к музыке", – предполагает она. 

Старый город объединял до появления Nokia

Бригитту Давидянц также интересовало, как связана идентичность представителей маргинализированных субкультур с городским пространством. "Мне хотелось знать, что делает одно место в городе субкультурным, а другое – нет", – говорит она. Исследователю также было интересно, почему одни и те же места остаются важными для субкультур на протяжении многих лет.

"Старый город в целом сыграл здесь ключевую роль, если вспомнить, что еще в 1950-х годах здесь собирались стиляги, а позже – хиппи, панки и все остальные", – отмечает Давидянц. К сожалению для исследователя, вся эта яркая жизнь в какой-то момент была вытеснена из Старого города.

"Другой аспект – это конечно то,  что в то время у многих не было обычных стационарных телефонов, не говоря уже о мобильных", – продолжает исследователь. В 1980-х годах люди со всей Эстонии стекались на Плаадимяэ, или вершину Харьюмяэ: одни приезжали за дефицитной музыкой, другие – просто пообщаться. Субкультуры 1990-х годов также имели свои собственные места встреч в Старом городе. "Мои интервью подтвердили, что было около пяти мест, которые посещали представители субкультур, когда им нужно было кого-то найти", – вспоминает Давидянц. Например, такое место было под часами ратуши.

"Что касается баров, я не думаю, что женщины-панки и панки в целом ходили в определенные места", – продолжает Давидянц. Однако, по ее словам, они скорее выбирали Levika или Baar 13, чем Nimeta baar. По ее словам, несколько женщин-панков в интервью говорили о том, что в городе на них смотрели косо: "Тебя часто обзывали, и ты получала много грязных комментариев".

В то же время, по словам Давидянц, в Эстонии существовали субкультуры, самоопределение которых не имело ничего общего с городским пространством. "В этом отношении я бы говорила параллельно о субкультурах и фанатских сообществах" – добавляет она. Если представители субкультур придают конкретные значения определенным переживаниям, в том числе музыкальным, то сообщество фанатов проявляет глубокий интерес к объекту поп-культуры.

"В этом смысле выделяется эстонский фан-клуб Depeche Mode", – отмечает Давидянц. Клуб выделялся тем, что в нем было равное количество девушек и парней, а также довольно высокий уровень участия русскоговорящих.

По мнению исследователя, причина может крыться в том, что этот клуб появился с помощью переписки – это было безопасным способом создать свое собственное сообщество.

Логотип Nirvana больше не о Nirvana

По мнению Бригитты Давидянц, по сравнению с 1980-ми и 1990-ми годами сегодня проще выделиться из общего течения, потому что люди гораздо терпимее относятся к различиям. На улицах Таллинна все чаще можно увидеть мальчиков, не говоря уже о девочках, держащихся за руки. "Так что пространство стало для всех нас более безопасным", – говорит она.

Давидянц отмечает, что субкультура вовсе не обязательно должна быть выражена визуально. "Интервью с женщинами, которые участвовали в панковском движении, также показали, что для некоторых визуальные образы действительно были очень важны. Для других, возможно, это выражалось просто в чтении книги стихов Виллу Тамме", – добавляет она.

При этом сегодня не совсем понятно, что в принципе является мейнстримом. "С начала века, с одной стороны, мы наблюдаем более четкую идеологизацию некоторых субкультур по сравнению с первым десятилетием постсоветской эпохи", – отмечает она. С другой стороны, границы стали очень размытыми, и субкультурные символы потребляются как они есть, без придания им особого значения.

"Например, когда я на днях увидела в трамвае молодого человека в кепке Nirvana, я предположила не то, что он ассоциирует себя с субкультурой гранж и даже не то, что ему нравится Nirvana, а то, что он покупает свою одежду в H&M", – объясняет Давидянц.

Хотя сегодня говорят о главенстве стиля жизни и даже о времени пост-субкультуры, Давидянц считает, что понятие субкультуры слишком красиво, чтобы от него отказываться. "Если рассматривать все только как выбор образа жизни, то это выглядит упрощенно, – говорит она. В дальнейшем Давидянц планирует исследовать вместе с музыкальным психологом Марью Раю и магистрантом отделения музыковедения Анитой Маасалу, что в эстонские субкультуры привнесло новое столетие.